Дмитрий Марченко

«Радует обращение к традиции»

К религиозному искусству вообще и к иконописанию в частности у нас отношение, к сожалению, во многом утилитарное. С одной стороны, строительный храмовый бум, который мы наблюдаем в последние десятилетия после периода гонений, казалось, должен был бы располагать к возрождению как иконописи, так и храмовой архитектуры и прочих направлений искусства, связанных с богослужением. Но на деле оказалось все не так просто. Храмов, икон, утвари требовалось много и сразу, а специалистов не хватало. Не хватало тогда, не хватает и сейчас.

В результате мы часто наблюдаем засилье пошлости и кича, или казарменной конъюнктуры, либо совершенно чуждые всякой церковности авангардистские эксперименты. А церковное традиционное искусство как-то проходит мимо нас. Мы его просто не знаем. И грустно, что столкновение с образцами древней христианской традиции часто вызывает неприятие. Неприятие именно оттого, что привыкли мыслить стереотипно, привыкли отождествлять церковное искусство исключительно с чем-то привычным. Или с творчеством Рублева-Дионисия, или Васнецова, или же с продукцией «Софрино» (нужное подчеркнуть).

Тем паче радует, пусть и не частое, обращение к традиции. Такой вот радостью стал для меня иконостас нижнего храма в честь Новомучеников и исповедников Русской Церкви новопостроенного Богоявленского кафедрального собора города Горловки. Две главные иконы Спасителя и Богородицы написаны одним из самых интересных иконописцев нашего времени — Александром Лавданским. Его стиль трудно спутать с кем-то другим. В своих работах он пытается гармонично совместить классические образцы средневизантийского периода с творчеством живописцев раннего Ренессанса. У него можно порой встретить и отдельные элементы строгановского стиля.

На первый взгляд человека, не очень знакомого с византийской традицией, эти образа могут показаться суховатыми и даже суровыми, но при длительном созерцании это впечатление сменяется лиричностью и молитвенностью. В такой иконной паре нет излишней эмоциональности, только сдержанность и спокойствие, которые не отвлекают от молитвы.

Как уже говорилось выше, люди порой «не понимают» такую иконопись. Вернее было бы сказать — не желают понять. Часто это бывает связано с некоторой узостью культурного кругозора, с привычкой мыслить стереотипами и шаблонами. Бывает и так, что от иконы ждут банальной «красивости», «утешительности», «милостивности». Но человек приходит в храм с совершенно различными чувствами и переживаниями. Кто-то приходит просить (что чаще всего и бывает), кто-то — каяться в грехах, кто-то — благодарить. В этом смысле, сдержанность византийской иконописи как никогда уместна именно своей универсальностью.

Византийский автор XII века Николай Месарит, описывая живопись одного из константинопольских храмов, и в частности образ Спасителя, говорит следующие примечательные слова: по мнению Месарита, Христос с образа смотрит «благосклонно и дружелюбно на имеющих чистую совесть», для того же, кто творит зло, глаза Вседержителя «сверкают гневно», отчужденно и непрязненно. Эта универсальность восприятия одного образа различными верующими для византийцев была определенным критерием качества иконы.

Образ не должен насиловать, диктовать верующему чувства, он смиренно, как Сам, изображенный на нем Христос ждет, чтобы верующий открыл ему свое сердце. Именно такая иконопись более способствует созерцательному молитвенному чувству. И именно это направление особенно заметно в образах Спасителя и Богородицы из Богоявленского собора. Колорит этих икон тоже аскетичен и ненавязчив, даже вкрапления золота не «кричат», а струятся мягким светом. Линии плавны и легки. Нет ничего, что бы отвлекало от молитвы, от внутренней сосредоточенной беседы с Богом.

Другие иконы первого яруса иконостаса выполнены другими авторами из мастерской Александра Лавданского. Они немного отличны от центральных, но при этом нисколько не диссонируют с ними, но дополняют общее впечатление от главных икон, оттеняют их, придают им нужный контекст.

Вот, например, архангелы, написанные на диаконских вратах. Они звучат несколько ярче. Одежды более насыщены, при общей колористической сдержанности, а отдельные яркие детали только подчеркивают общее впечатление. Но все те же плавные линии и ритмы.

Это касается и остальных икон. И тонкие золотые лучики ассиста* фелони свт. Николая Чудотворца ничуть не затмевают мягкие плавные пробела одеяний свт. Игнатия Мариупольского, и деликатное «узорочье» одежд благоверного Александра Невского не спорят с монашескими одеждами Антония Великого. Каждая нота этого произведения звучит уместно и в унисон с другими.

Удивительно, но гармонию иконостаса не нарушает и присутствие рядом с «византийскими» иконами образов, ориентированных на «московский стиль», в праздничном ряду. Все уравновешивается общей мягкой гаммой и чуть матовой, не полированной золотой поверхностью фонов. Впрочем, и сам иконостас объединяет отдельные иконы в одно произведение.

Он тоже заслуживает отдельных слов. Стоит отметить удачное решение разработчика сочетать яркость теплого золота с холодной сдержанностью серебряной басмы**. Трудно было бы подобрать более удачное сочетание цвета и фактуры. Иконы замечательно вписываются в такое обрамление. И можно только вообразить, какое впечатление на молящегося производит весь этот ансамбль во время богослужения в отблеске свечей.

Взыскательный взгляд критика найдет, конечно, какие-то недостатки, но я бы не хотел о них говорить. Мне просто хочется любоваться цельным сильным произведением церковного искусства.

Потому что такой творческий подход к проекту может только радовать. Также радует, что существуют епархии, где серьезно относятся к храмовому убранству. И где воспринимают икону не просто, как утилитарную деталь интерьера, но как образ Божий, как источник особой духовной информации, как предмет молитвенного сосредоточения.

__________________________
* А́ссист — в иконописи золотые штрихи на складках одежд, перьях, крыльях ангелов и т.д.

** Басма́ — один из видов техники тиснения рельефных рисунков с помощью специальных матриц — басманных досок.